The world does not belong to you
You are not the king, I am not the fool
They said the world does not belong to you
It don’t belong to you
It belongs to

В году две тысячи втором произошло сразу несколько совсем незначительных для мира вещей, среди прочего: рождение двух девочек и счастливых родителей, дожидавшихся этого момента куда больше последних девяти месяцев. Для них дети оказали долгожданным и желанным чудом, потому что частые попытки не увенчивались успехом. До последнего момента.
Амели-Энн родилась не позже и не раньше, но — одновременно с сестрой, безусловно любимой. Через кесарево они обе увидели свет. И даже если никогда позже не вставал вопрос о старшинстве, Амели чувствовала — старше всё-таки сестра. Характером, поведением. Своей заботой и силой, которая в дальнейших событиях будет держать на плаву и не позволит сломаться.
Знала ли мама тогда, давая близняшкам имена, что они унаследуют не только совсем разные черты её и отца внешности, но еще и ген, который в мире называют мутацией. Вполне обычные дети на вид, вполне естественные крики по ночам из общей кроватки; просыпалась одна — за ней и вторая. Разве что Амели росла крепкой, крепче и сильнее обычных детей. Так формировалось её тело, подготавливая к тому что пробудится дальше. Только дальше, самым первым, было откровение: мама не совсем обычный человек. Способности, которые не скроешь от детей, те самые, скрывать которые было бы преступлением, даже если они ничего кроме боли и презрения и не могли принести. Но для девочек это было чудом. Маленьким и теплым, на которое не перестаешь любоваться во все глаза. И если уж они делают детей счастливыми — можно на секунду забыть, спрятаться в их домике и детских улыбках, перестать думать о внешнем мире. Такой нехитрый способ отвлечься, затолкав страх о том что дети будут таким же, подальше.
А ведь страх этот становился только сильнее с каждым годом, он витал в воздухе каждый раз как мама использовала способности и даже просто выходила на улицу.
Но почему это не было чудом для других? Людей, но совсем не таких же как отец, не принимающих и любящих, но сочащихся злобой.
И ненавистью, которая стала настолько сильной, что отняла родителей, которые предпочти бороться за себя, свое будущее и будущее своих детей.
В шесть лет, летом 2008 года, Амели-Энн вместе с сестрой стала сиротой. Родителей просто растерзала исступлённая толпа. Уже тогда они всё понимали, даже если это слишком мало. Понимали, потому что жили в этом мире и давящей атмосфере косых взглядов из-за забора.
Сестры остались одни, и никого рядом, кроме друг друга, больше не было.
Осталась только одна дорога: в приют.

Может быть, это была ошибка, может, никто и не собирался подбирать хорошее место для детей мутантов, но попали они в откровенно ужасный приют.
О любви со стороны стоило забыть. Это же им рассказали другие дети и показали сами воспитатели в первый месяц. Дети, потерявшие родителей, покинутые и забытые, жмущиеся друг к другу, на которых всем, в общем-то, оказалось наплевать. Или почти. Ведь что-то они в приюте всё-таки получали. Крышу над головой, еду, какое-то образование. Необходимое по контракту найма, но не больше того.
Нужное они могли найти только друг в друге. В том как держались за руки, пока стояли в очереди за порцией, в том как засыпали под голос друг друга. От родителей осталось совсем немного — несколько памятных вещей и имена, хранившие отпечаток маминого голоса и прикосновений отца.
Так легко рассыпаться под таким давлением, забиться в угол в страхе, но рядом всегда была сестра. Казалось, сильнее неё не было даже взрослых, не то что других детей в приюте. Она всегда была рядом для Амели-Энн, поддержкой и опорой, позволяющей пережить очередные шесть лет.
Два почти равных отрезка жизни, за которые она переворачивается кардинально.

В двенадцать лет у них пробуждаются способности. И все страхи матери возвращаются с новой силой. Но может быть, близняшкам повезло: никто не узнал. Не увидел, не почувствовал. Просто рядом, как всегда, никого не было чтобы рассказать и доложить воспитателям. Это случилось почти одновременно. И тогда, впервые, Амели почувствовала это. Как закладывает уши, а тело против воли делает словно бы не один шаг, но тысячу; как скручивает в узел внутренности от новых и необычных ощущений. А затем она падает в реку, и вода смывает былые страхи, и хотя бы на секунду возвращается тот восторг, который она чувствовала когда наблюдала за мамой.
Амели всегда хотела быть похожей на неё, даже если это значило быть ненавидимой остальным миром за то кто ты есть. А затем это случилось и с сестрой. И когда они жались друг другу, голова к голове, дрожащие, возбужденные и немного испуганные, они поклялись никому об этом не рассказывать.
О последствиях они знали. Они навсегда отпечатались у них перед глазами телами двух любимых людей.
Но этот отрезок в шесть лет принес еще больше.
Кроме того что сам приют хирел, разлагался изнутри, отвечая детям всё большим презрением, кроме того что никого больше с мутацией там не было, случилось кое что еще.
Женщина репортер.
Простой случай и погоня за материалом. Кому они вообще были нужны, эти дети? За то время что близняшки провели в этом убогом доме, не ушел никто. Не нашел новую семью. Все они росли вместе, каждый день наблюдая лица друг друга, понимая простую истину: никто не придет. Но может, им не нужно? Может, лучше оставить их одних а затем выбросить по достижению совершеннолетия? Они годятся только на то чтобы написать разоблачительную статью о бедных детишках, отваливающейся штукатурке и антисанитарии, материал, который прочитают сочувствующие домохозяйки, отставят ноутбук, телефон или газету, покачают головой о несправедливости мира и просто забудут.
В таком месте трудно поверить что всё в итоге будет хорошо. Но может действительно будет? Не сразу, не полностью, но будет?
Родителей не вернуть, не заменить, но может, не эту цель она преследовала когда подписывала документы на удочерение?
Когда пристально разглядывала недоверчивых девочек, по привычке жмущихся друг к другу.
Кто эта женщина, так легко распоряжающаяся их жизнями? И почему в Амели-Энн столько недоверия? Враждебности, которую она старается скрывать, потому что так попросила сестра? Да, это подходящее слово чтобы описать чувства, обуревающие её тогда. Враждебность. Скрытая за чем-то, что можно назвать слабой и холодной надеждой. Тоской. Страхом оглянуться назад, когда она со своим маленьким чемоданом выходила из приюта на дрожащих ногах. Она чувствовала себя предательницей. Перед всеми, кто смотрел из окон и провожал в коридорах. Перед своими родителями. Тогда, впервые, она едва сдержалась чтобы не убежать. Далеко, куда глаза глядят, не оборачиваясь больше никогда. Но тогда это значило оставить сестру, чего Амели-Энн сделать не смогла бы никогда.
Оставалось ничего кроме как идти вперед, сесть в чужую машину, и только тогда поднять взгляд. Встретить радость в их глазах. Где-то, может быть, зависть, перемешанную с тысячью других чувств и оттенков. И понимание. Немое напутствие.

Эта глава их с сестрой жизни закрывается как только машина трогается вперед.
Начинается совместная жизнь с женщиной, которую они позже назовут мамой. В новой комнате, где они могут быть только вдвоем, в одиночестве.
Непривычно, странно, до ужаса пугающе, потому что жизнь в приюте была... размеренной, тягучей, что уже тогда не доставляло ничего кроме дискомфорта. Амели всегда рвалась вперед, когда они украдкой изучали свои новые способности, только бы лишь не заметили другие дети и воспитатели.
А сейчас... словно сбросили одну из тяжелых гирь, прижимающих к земле. Их осталось еще много, но дышать стало легче.
И свое обещание они продолжали держать, не подозревая, что о способностях их уже знают, пусть и не проговаривают в слух.
Но никто и не тянул из них признание, позволяя открыться самим, перебороть это недоверие и чужеродность.
Для Амели-Энн потребовалось куда больше времени. Вспыльчивая и колючая, она долго не могла принять эту женщину как мать, не могла отпустить свою родную маму, даже столько лет спустя.
Но если признаваться — только вместе.
А пока... после школы они не всегда возвращались вовремя. Уходили куда-то, в места, не интересные для других, покинутые и забытые, и там под присмотром друг друга продолжали толкать себя всё дальше, изучать то, что оставила им мама.
И чем больше — тем сильнее Амели-Энн начинала худеть, формироваться под давлением физических нагрузок. Грудь так и не выросла как хотелось бы.
Да и еды требовалось куда больше чем остальным в семье.
И всё-же, в какой-то момент, когда Шарлотта перестала быть чужой, в тот момент, когда Амели еще не была готова назвать её мамой, но уже чувствовала к ней тепло и заботу, они признались. И встретили лишь улыбку. Ответное признание.
Может быть, с этого момента стало еще легче. Одним секретом и гирей меньше. Теперь можно было не бояться, теперь их дом - место, где они могут быть собой.

И всё-таки, мысли часто возвращались к родителям. К тому, как они погибли и по чьей вине. Чем старше становилась Амели, тем сильнее осознание: так быть не должно. И нужно не просто прятаться, но сделать хоть что-нибудь.
Это не только их, людей, мир.
Её семья под угрозой, как и раньше, даже если волнения потихоньку успокаиваются.
Втроем они прячут свое происхождение от мира, так же как и многие другие. Зарегистрироваться для Амели, как предлагают некоторые другие, — то же самое, что надеть ошейник себе на шею.
Так что приходится скрываться. Прятать способности или использовать только малую часть — ускоряться, но так слабо и незаметно, отдавать этому малую толику силы, чтобы они не подумали о сверхчеловеческом вмешательстве. Она просто быстро бегает. Довольно частое явление, если подумать.
Она заканчивает школу и поступает на художественный. А затем слышит Голос. Он кричит с форумов в интернете, с худи с мерчем. Встречает группу людей, портящих стены, рисующих символику, граффити, всё что придет в голову, разоблачающее и поддерживающие. И все — в масках. Одежда не выдает половой или расовой принадлежности. Узнать их тяжело, проследить — тоже. Как крысы разбегаются когда видят чужого.
Но вместо того чтобы просто догнать, Амели-Энн покупает себе маску. Надевает удобную и скрывающую одежду и присоединяется. Никто не спрашивает кто она, не задает вопросов, только вручают баллончик с краской и глазами говорят: пусть твой голос услышат.
С одним из таких людей она сближается. Открывается. И в итоге он приводит её в Voice.
Её голос присоединяется к тысячам другим. Громким, требовательным.
Может, что-то в итоге изменится к лучшему.

Мысли будоражат, не дают покоя, занимают слишком много места, прокрадываются даже в воспоминания. Весь последний месяц. Те самые мысли, которые приходили и раньше, когда сестра возвращалась домой, навещала, обнимала крепко, улыбалась счастливо потому что рада, видеть тебя, маму, отца. Рада вернуться. Прижимаешься к ней в ответ, но знаешь что это ненадолго, у неё работа, съемки, собственный дом ждет в Нью-Йорке. И стараешься не думать, выбросить из головы что уедет, не думать о том что снова будешь скучать — трудно, но ты справляешься, потому что твоя сестренка снова рядом, близко, так что можно коснуться при желании. Сказать. Я скучала по тебе. Те же самые мысли крутятся в голове и когда провожаешь её, к аэропорту, спустя неделю. Этого слишком мало, недостаточно, я хочу больше. Два года прошло с тех пор как ты уехала и мне не хватает тебя. Но я не обижаюсь. Улыбаюсь тебе, мягко, нежно, обнимаю снова, на этот раз прощаясь, и говорю. Я буду скучать по тебе.
Но у тебя свои заботы, новая, взрослая жизнь.
Два года прошло, и я уже знаю что будет после. После того как закончу школу, после того как сама смогу делать то, что захочу. Сначала не понимала, это было неоформленным желанием, непонятным, но чувство росло, крепло каждый раз всё сильнее когда мне приходилось расставаться с тобой. Но ведь и кроме этого — это новые возможности, новая обстановка. И конечно же я рассказала тебе.
Я хочу приехать. Остаться с тобой в Нью-Йорке. Родители не против, они рады что всё получается вот так, рады что я стану самостоятельной. Но… я чувствую что им грустно, совсем немного. Это не сложно почувствовать, увидеть, даже потрогать можно. Легкая на ощупь, почти невесомая и горькая, но не ледяная, не горячая настолько что удержать невозможно — просто слегка прохладная и освежающая, как дуновение ветра, как шум реки где-то неподалеку; как мелодичный, тихий голос, напевающий мелодию о расставании, о новом пути в жизни, о том что всё меняется и не стоит на месте. За месяц невозможно насытиться друг другом, запастись чем-то, что позволит не скучать дольше, не чувствовать тоски, но этот месяц мы с родителями были вместе. На прощание отец подарил новый скетчбук, уже в аэропорту, когда до взлета оставалось совсем ничего. А кроме этого - поделился своей любимой музыкой, чтобы было не скучно в полете.
Я уже скучаю, мама, папа.
Первым рисунком стали родители, улыбающиеся, счастливые, но совсем немного грустные. Глаза родителей, которым тяжело расставаться с младшей дочерью, когда все остальные уже разъехались. Первый набросок а затем и рисунок, такой, какими они отложились в памяти; под музыку отца, вспоминая, насколько ваши вкусы совпадают. В иллюминаторе — облака, яркое небо, отражение, мысли о тебе.
Всего несколько часов полета, Сестра. Так близко к тебе я не была уже очень давно. Немного волнуюсь, нервничаю, потому что начинается что-то новое, потому что оставила позади свой дом, родителей, друзей и старую жизнь. Так же, как сделала ты два года назад, а до тебя — старшая. Слишком уж подходящая музыка, волнительна. Поет какая-то девочка из Дании, поет, а я рисую твое лицо.
И скоро уже самолет приземляется, я выхожу, разбираюсь с документами и забираю багаж. Я в Нью-Йорке. А ты обещала встретить. Где ты, Кара?