Своих настоящих родителей Уилл не помнит; они погибли, когда ей было что-то около трёх лет. Можно сказать, ей везёт, потому что опеку над ней оформляет пара друзей семьи, которые не могут завести своих детей по ряду медицинских показаний. Живут бедно, но на столе всегда есть еда — тетушка Джейн умудряется стряпать из ничего сытные ужины, а дядюшка Патрик набирает кучу подработок, чтобы наскребать деньги не только на жизнь, но и на простейшие развлечения. Никто из этих двоих невероятных людей ни разу не думает даже сетовать на Уилл за своё бедственное положение или отказаться от неё. Живут бедно, но счастливо. Именно их фамилию — Бёрк — Уилл носит с гордостью уже много лет, а их самих давно привыкла называть мамой и папой.

Звёзд с неба она не хватает: учится средне — не хватает мозгов и прилежания, в неприятности старается не влипать, чтобы не расстраивать родных. Она прекрасно знает, что потянуть высшее учебное заведение финансово Бёрки не смогут, но даже не столько этот факт, сколько захвативший её в ту пору патриотизм, приводит Уилл в армию. Дома случается жуткий скандал. Первые полгода звонки мамы и папы едва не оканчиваются скандалами, и всё же чуть позже они оттаивают, а Уилл с головой погружается в армейскую подготовку. Да, она не блещет, и местами еле-еле дотягивает до проходной нормы, но включается врождённое упрямство, которое позволяет продержаться до конца. Через три месяца после завершения подготовки её подразделение направляют в Афганистан, охранять мирных жителей в богом забытой деревне. Никто всерьёз не предполагает, что это назначение окажется опасным, однако худшее происходит — деревня становится полем боя.

Уилл помнит, как ей было страшно. Как руки не слушались, пули свистели, летя мимо. Рядом замертво падали товарищи и друзья. Их отряд взяли в кольцо, смерть дышала Уилл в затылок, а у неё в голове билось только одно отчаянное желание: защитить их всех. Выжить. Купол принял на себя первую автоматную очередь со спины — спас сержанта Уилсона. Принял вторую, третью. Выдержал залп ракетницы. Бёрк едва ли понимала, что происходит, ей просто вдруг стало очень плохо, как будто кто-то решил лишить её всех сил. Невидимая сила давила на плечи, и Уилл пришлось распрямить их. Неожиданно оказалось, что можно развести руки в стороны — и давление станет меньше. Кто-то смекалистый понял всё сразу, приказал собраться ближе к Бёрк. На чистом упрямстве, слабо соображая, что реально, а что — нет, она продержалась тогда пятнадцать адски долгих мучительных минут. Ровно столько потребовалось американским беспилотникам, чтобы достичь поселения и серий точечных ударов стереть противника с лица земли.

Бёрк приходит в себя уже в палатке, жутко истощённая и разбитая. Сержант Уилсон не церемонится — рассказывает всё, как есть, огорошив Уилл новостью, что она, внезапно, мутант. Вздыхает — ему искренне жаль, что героический поступок затмит тот факт, что совершён он был не человеком. Бёрк уже на следующий день отправляют в Штаты; провожают её скупыми аплодисментами. Немногие находят в себе силы подойти и обнять её на прощание.

Способность проявила себя при свидетелях — вопроса регистрации в DOM перед Уилл не стоит. Её имя пополняет базу мутантов, а в местной газете выходит скупая заметка о том, что мутант спасает свой отряд от гибели. Мама и папа сначала плачут от радости, потом от горя. Уилл вдруг оказывается за бортом жизни; никого не интересует её кандидатура даже на самые простые должности. Бёрк обращается за помощью в DOM, всё надеется пробиться сквозь пофигизм кадрового агентства и доказать, что она хочет развивать свои силы и использовать их на благо мира. Через полгода её со скрипом принимают на стажировку в группу быстрого реагирования, где Уилл упрямо тренируется. Ещё два года проходят на службе в местном отряде, где Бёрк показывает себя сугубо с хороших сторон: исполнительная, ответственная, способная, при всём этом — простой в общении человек, без завышенных требований и непомерного чсв.

Серьёзный карьерный скачок настигает её на двадцать третьем году жизни. В условно тайное мутантское общество Mute Уилл вербуют настолько грамотно, что она даже не сразу понимает, на что именно согласилась. А согласилась она примерно на то же, чем занималась в местном отделении DOM, только на куда более серьёзном уровне. Отряд Septem стоит на страже мира для мутантов и от самих мутантов. Бёрк быстро осваивается на новом месте, привыкает держать язык за зубами и принимается развивать способности в три раза усерднее, потому что абы кого в Septem не держат — она должна быть лучшей, если хочет задержаться здесь надолго. И она задерживается. Находит свою нишу в этой жизни. Финансово поддерживает родителей, снимает квартиру и просто живёт настоящим, занимаясь тем, о чем стала мечтать, обнаружив у себя способности — защищает мир, который никогда об этом узнает. Да и чёрт бы с ним, главное, пусть спит себе спокойно.

У Уилл взгляд на конфликт людей и мутантов довольно нетипичный: она одинаково переживает за всех. И просто надеется, что, однажды, ксенофобия пройдёт. И все заживут счастливо, принимая друг друга такими, какие они есть. Идеалистка, короче говоря.

Заставить себя отлипнуть от фонарного столба не так уж и просто. Ракель с мыслями собирается медленно; мир вокруг неё слишком неустойчив, и обнаруживается этот факт очень некстати, как будто кто-то щёлкнул переключателем, полностью прекратив подачу адреналина в кровь. А без него оказывается паршиво. Дают знать о себе полученные раны. Дышится с трудом из-за противной боли в груди; остаётся призрачная надежда на то, что рёбра не сломаны, ведь получилось же у неё прежде обернуться, да? Это же хороший знак? Кружится голова — или шатаёт её саму — не понятно, но едва ли ответ на этот вопрос что-то изменит. Горят огнём разбитые губы.

Заставить себя отлипнуть от фонарного столба, иначе говоря, не-воз-мож-но.

Ракель по-кошачьи щерится, от боли шипит.

Когда откуда-то [она не сразу понимает направление звука, зато осознаёт, что в ушах стоит гул] раздаётся голос, женский, она вздрагивает. Резко оборачивается, придирчиво буравит незнакомку взглядом. Тело само собой напрягается; Эйльхарт не отдаёт себе отчёт в том, что всё ещё выглядит крайне неприветливо, а ещё как будто готовится к прыжку. Усмирить проснувшиеся инстинкты выходит не сразу, на их место приходит человеческое желание послать неравнодушную гражданку далеко и надолго, но в последний момент Ракель язык прикусывает. В глазах визави ей видится понимание. Ракель за увиденное цепляется, точнее, себя позволяет зацепить. И увести.

За ней хвост? Погоня?

— Никто не должен был… меня выследить… Не так быстро, — хрипло бормочет она, прихрамывая вместе с незнакомкой, которая чуть ли не на себе её тащит прочь.

Тащит куда? И от кого?

Её не должны были выследить так быстро, но что если она ошиблась? Что если там, в амбаре, в ушах у неё тоже стоял гул, и она непредусмотрительно обернулась при ком-то. Или просто кто-то успел её заметить, например, когда она прыгала из окна и бежала прочь. Или когда перекидывалась обратно… Чёртовых вариантов слишком много, а проблем с местным представительством Сената Ракель хочется меньше всего. И ей бы, по уму, остановиться, взять себя в руки, дождаться преследователя и схватить его за грудки, вот только скорее всего единственное, что после Эйльхарт сможет сделать, так это грохнуться в обморок снова. На ней всё, конечно, должно заживать куда быстрее, чем на обычном человеке, но даже так, требуется не_много больше времени, чем то, что у неё было — которого, по сути, не было.

Ещё и эта девушка. Свалилась из ниоткуда, когда не просили. Как объяснить ей, что даже при всём огромном желании, просто уйти/сбежать Эйльхарт не может? Кто бы не шёл за ними, те ли ребята из клуба или просто случайный прохожий, нужно вытрясти из него информацию о том, видел ли он что-то, что видеть был не должен.

— Тормози. Тормози, подруга, — Ракель передразнивает обращение незнакомки едко, руку с себя скидывает и останавливается, для надёжности придерживаясь рукой за высокий сетчатый забор. — Если это за мной, то не судьба тебе сегодня… сделать доброе дело. Потому что я этого мудака не могу просто отпустить. Даже если тебе кажется, что это он преследует меня.

Ракель понимает, как абсурдно/нелепо звучит. И знает, что… не может по-другому. Один Дьявол в курсе, почему — если, конечно, он что-то видел — мужик ещё не бежит прочь с криками, а преследует её от того ангара или откуда там вообще. Проблемы нужно решать, а не плодить. Мужика нужно убирать. Или хотя бы задержать. Каким-то образом дозваться до местных защитников сверхъестественного мира, подтереть память. Как сделать всё это за один вечер, не зная никого в городе… если, только… «Тот вампирчик. Самый, блядь, ненадёжный вариант, и в то же время единственный», — понимает Ракель. У неё даже нет его телефона, но это похоже на шанс. Лучше, чем ничего. Она ещё помнит, где они встретились и где после он нелестно отозвался о вкусе её крови.

— Покажи мне дорогу до этой… заброшки. И лучше ноги уноси. Это не твои проблемы, красотка, и не тебе в них впутываться, — цедит Ракель, потихоньку приходя в себя. — Я взрослая девочка, и как-нибудь справлюсь. Ты хотела мне помочь, и этого уже достаточно. В нашем мире… это уже дохрена, вообще-то.

Ракель кашель в себе давит, но не до конца. Трясёт головой, но делает себе лишь хуже. Всё в целом было не так уж и плохо, пока не объявился этот преследователь. Даже к моросящему дождю она успевает привыкнуть, даром только он недостаточно силён, чтобы нормально подставить лицо и смыть кровь.